Мы, взрослые, прекрасно отдаем себе отчет в том, что в наших разговорах, в отзывах о родственниках, знакомых и незнакомых сильно влияние минуты. Складывается вместе наше настроение, тип аудитории (тут мы ведем себя смирно, а там хочется блеснуть), контекст, в котором обсуждается человек. Мы соображаем, что такое красное словцо, и, навернись оно на язык, произносим его в уверенности, что слушатели посмеются, но не примут его совсем всерьез. Толика перца только оживляет беседу.
Малыш же необычайно буквален. Листаешь перед ним книжку с картинками:
– Ну-ка, покажи пальчиком, где утюжок?
– Нет… Он горячий.
Ответишь на вопрос, где работает этот дядя!
– В газете.
– А как он там помещается?
Придешь домой из гостей:
– Сынок, баба Маня прислала тебе привет.
– Где же он, мама?
Карапуз способен даже со страхом прятать свою собачку от тети, которая когда-то, по словам папы, «съела на чем-то собаку». Он боится рецидива!
И вот он возится себе в уголке с игрушками, а сам в три уха слушает речи старших. Когда еще появится в его суждениях элемент объективности! Пока он усваивает, не задумываясь и протестуя только по временам против нашей фальши: ведь говорили недавно, что соседи со второго этажа несимпатичные, а зачем тогда их пускать, когда они пришли? Да еще любезничать: «Милости просим! Рады видеть!”
Зная за ребенком этот буквализм, мы, конечно, стараемся при нем выбирать выражения, но — если откровенно — чем мы главным образом руководствуемся? Чтобы ненароком нас не оконфузил по глупости. А коли такой опасности нет, честим при случае и начальство, и сослуживцев, и прочих смертных, с которыми малыш никогда не встретится.
И под горячую руку снижаем мотивы чьих-то поступков, ради мелкотравчатой шутки «перебираем» знакомых, обвиняем кого-то сплеча в корысти и склочности, «срываем маски», уличаем направо и налево… Зачем? Зачастую и половины того не думаем, что болтаем. Поистине: «Язык мой — враг мой».
А ребенок тут как тут — учится жить… И здесь, в тумане раннего детства нужно искать корни не поддающихся рациональному объяснению симпатий и антипатий взрослого человека, его манеры держаться с людьми, подозрительности, мнительности или благожелательности с посторонними и многих прочих черт.
Здесь он впервые постигает, на чем держится мир, чем дышит человек. Хорошо, если постигает правильно. Иначе…
Иначе у зеленого юнца — молоко на губах не обсохло — складываются односторонние категорические суждения о ближних, о жизни вообще. Свойственная подростку манера распространять выводы из единичного явления на весь класс схожих явлений вообще получает отрицательную направленность, питаясь раздраженными обмолвками, намеками, брюзжанием родителей. Жадно, будто специально нанятый сыщик, выискивает он в окружающем и фиксирует то, что соответствует его «концепциям». Светлое вызывает недоверие или просто проходит мимо. И ведь заблуждения юности сильны. Псевдо-жизненный опыт делает подростка в собственных глазах бывалым, дошлым, тертым человеком. Он бравирует цинизмом почти с удовольствием. Печальный, чреватый бедами итог.
Не стоило ли впустить в семью побольше добра, оптимизма, бодрости, товарищи родители? Не стоило ли поубавить раздражения, обид на неполадки, несправедливости и чьи-то происки? Не следовало ли осмотрительнее посвящать малыша в «тайны человеческой психологии»?
Малыш же необычайно буквален. Листаешь перед ним книжку с картинками:
– Ну-ка, покажи пальчиком, где утюжок?
– Нет… Он горячий.
Ответишь на вопрос, где работает этот дядя!
– В газете.
– А как он там помещается?
Придешь домой из гостей:
– Сынок, баба Маня прислала тебе привет.
– Где же он, мама?
Карапуз способен даже со страхом прятать свою собачку от тети, которая когда-то, по словам папы, «съела на чем-то собаку». Он боится рецидива!
И вот он возится себе в уголке с игрушками, а сам в три уха слушает речи старших. Когда еще появится в его суждениях элемент объективности! Пока он усваивает, не задумываясь и протестуя только по временам против нашей фальши: ведь говорили недавно, что соседи со второго этажа несимпатичные, а зачем тогда их пускать, когда они пришли? Да еще любезничать: «Милости просим! Рады видеть!”
Зная за ребенком этот буквализм, мы, конечно, стараемся при нем выбирать выражения, но — если откровенно — чем мы главным образом руководствуемся? Чтобы ненароком нас не оконфузил по глупости. А коли такой опасности нет, честим при случае и начальство, и сослуживцев, и прочих смертных, с которыми малыш никогда не встретится.
И под горячую руку снижаем мотивы чьих-то поступков, ради мелкотравчатой шутки «перебираем» знакомых, обвиняем кого-то сплеча в корысти и склочности, «срываем маски», уличаем направо и налево… Зачем? Зачастую и половины того не думаем, что болтаем. Поистине: «Язык мой — враг мой».
А ребенок тут как тут — учится жить… И здесь, в тумане раннего детства нужно искать корни не поддающихся рациональному объяснению симпатий и антипатий взрослого человека, его манеры держаться с людьми, подозрительности, мнительности или благожелательности с посторонними и многих прочих черт.
Здесь он впервые постигает, на чем держится мир, чем дышит человек. Хорошо, если постигает правильно. Иначе…
Иначе у зеленого юнца — молоко на губах не обсохло — складываются односторонние категорические суждения о ближних, о жизни вообще. Свойственная подростку манера распространять выводы из единичного явления на весь класс схожих явлений вообще получает отрицательную направленность, питаясь раздраженными обмолвками, намеками, брюзжанием родителей. Жадно, будто специально нанятый сыщик, выискивает он в окружающем и фиксирует то, что соответствует его «концепциям». Светлое вызывает недоверие или просто проходит мимо. И ведь заблуждения юности сильны. Псевдо-жизненный опыт делает подростка в собственных глазах бывалым, дошлым, тертым человеком. Он бравирует цинизмом почти с удовольствием. Печальный, чреватый бедами итог.
Не стоило ли впустить в семью побольше добра, оптимизма, бодрости, товарищи родители? Не стоило ли поубавить раздражения, обид на неполадки, несправедливости и чьи-то происки? Не следовало ли осмотрительнее посвящать малыша в «тайны человеческой психологии»?
